На следующий день кок принес красиво сервированный поднос с тарелкой манной каши на молоке и гоголь-моголь. И то и другое было сделано из порошковых продуктов, но вполне вкусно. Пахомов поел, а дальше началось странное. Шоколад! Коробка конфет от самого капитана (берег себе на День Рождения), старпомовские трюфеля, «Птичье молоко» от штурмана, «Каракумы» от радиста, «грильяж в шоколаде» от ракетчиков, шоколад «Вдохновение» от реакторного отсека и много, много чего. За свою лежку Пахомов съел по чуть-чуть из каждой коробки, а остальное сберег на собственную «выписку» — ссыпал остатки в большую чашку и раздал всем в кают-компании после ужина к чаю. Праздник то семейный, общий!
Швы Пахомов снимать не спешил — решил подождать для верности до седьмого дня, хотя рана выглядела вполне прилично. Не совсем он себе верил — мало ли чего и как он там навязал, пусть срастется получше. Вечером шестого дня к нему опять зашел Камаз. Видимо от замполита разнюхал, что доктор кое-чего обещал. Тянуть волыну и косить смысла не имело, и Пахомов решил сказать командиру в открытую: «Товарищ капитан, я тут это, ну тогда, бригаде моей пообещал кой чего… Мол если все нормально будет, ну я всем спиртяшки плесну. Так символически, немного…» Камаз зло смотрел на доктора своими стальными непроницаемыми глазами. Такой взгляд ничего хорошего не сулил: «Снятие швов проведете сразу после ужина. Это приказ. Я приду, проконтролирую!»
Об этом разговоре Пахомов оповестил всех участников. После ужина он в одиночестве отправился в операционную, которая опять стала обыденной «медичкой-процедуркой». Опустил стол, снял штаны и отлепил повязку. Рана абсолютно чистая, даже «рыбьи рты» под неудачными швами загранулировались и по краям пошла нормальная эпителизация. Работая пинцетом и ножницами доктор резал нити у самой кожи и резко дергал — старые лигатуры выходили легко, не больнее комариных укусов. Когда осталось снять последний шов дверь каюты бесцеремонно распахнулась. В проеме стоял грозный Камаз. Доктор застыл с пинцетом в руке и вытянулся по стойке «смирно» со спущенными штанами. Командир шагнул в процедурку: «Ну как?»
«Да все отлично, товарищ капитан первого ранга!» — отрапортовал старлей.
«Бригада, заходите!» За ним ввалились замполит, кок и боцман. «Товарищи офицеры, больше всего на свете я не переношу болтунов и стукачей! Если где-то услышу хоть полслова — ззз-сгною! А сам все буду отрицать.» С этими словами Камаз извлек откуда-то небольшую банку домашних консервированных патиссонов. Всем все стало понятно; доктор лихо срезал последний шов, натянул штаны и нырнул за бутылью и стаканами.
Близился конец похода. Лодка уже не лежала в дрейфе, а весьма активно работала своими гигантскими винтами. Скорее всего домой. Этого никто, кроме приближенных, конечно не знал, но каждый догадывался. Старший лейтенант медицинской службы Пахомов все также бесцельно лежал на своем операционном столе и глядел в белый потолок. Зеркала не было — его давным-давно перевесили на старое место в кают-компанию. Мысли доктора были просты и прозаичны. О его будущем. Вероятно будет представление к награде. Камаз не соврал — поможет. Надо писать заявление в клиническую ординатуру. По общей хирургии…
Была в ВМА кафедра с длинным названием — Кафедра Военной Токсикологии-Радиологии и Медицинской Защиты от Оружия Массового Поражения. Ну курсантам такая абракадабра не очень нравилась, поэтому при переводе этого названия с военно-тарабарского на русский, его сильно сократили и стали называть эту кафедру просто ТоксОй. Так вот был на ТоксЕ Начмед. Фигурой он был крайне вальяжной. Против него никто никаких действий предпринять не мог, несмотря на то, что Начмед был крайне ленив. Он был единственный, кто мог без стеснения спать на людях. Начмед был неприкосновенным при любых обстоятельствах, так как был он любимчиком самого Главного Токсиколога Вооруженных Сил СССР генерала м/с Саватеева. А с такой протекцией делай, что хочешь — никто ни полслова не скажет, ни против шерсти в жизнь погладить не рискнёт. Да, лапа у него, что называется, лохматая была! Весь коллектив Кафедры перед ним пресмыкался. Ну там, чтобы к курсантам выйти, это было выше его достоинства. Курсанты видели его крайне редко, он в основном в верхних лабораториях ошивался. Несмотря на то, что с медзащитой от радиации Начмед был прекрасно знаком, можно сказать с пеленок, да и торчал на Кафедре безвылазно, ничем полезным он не занимался — только жрал, да пил, ну и действие некоторых радиопротекторов демонстрировал. Из прямых обязанностей ему вменялось только одно — открыто людям не гадить. Но это всех вполне устраивало, потому что Начмед не был офицером медицинской службы. Гражданским он был, а по характеру и складу ума — чистое животное. Но несмотря на эти нелицеприятные характеристики, слава о Начмеде по всей Академии ползла. Потому, что кот он был. Но кот необыкновенный!
Вообще все эти отравители с Токсы, может и мечтали о ядерной войне, но природу любили. У них на кафедре целый зоопарк был. Был здоровенный террариум с длиннющими змеюками, которых они кормили живыми мышами к всеобщему удовольствию. Забавное было зрелище. Еще был солидный аквариум с пузатыми тетраодонами — ну такими рыбками, у которых самая ядовитая в мире печень. Толи они там втихую японской кулинарией баловались — суши из рыбки фугу готовили, толи тетродотоксин из своих питомцев для науки извлекали — этого я не знаю. Но все равно среди всей этой экзотики Начмед особняком стоял. Вот действительно был Кот-Бегемот, в реале, а не в Булгаковских сказках! Огромный был кошара. Ну тигр какой-то. Точнее не тигр, а свинья, покрытая кошачьей шерстью. Кличку этому монстру лично генерал Саватеев придумал.